АЛЕКСАНДР ЛАВУТ: С 1956 г. я регулярно читал польские газеты. В то время там была большая заварушка, в результате которой пришел к власти Гомулка, — первое очень заметное обновление в соцстранах, многое там стало другим. Особенно это было видно по газетам. Я стал выписывать и читать их, вначале — что попало, а потом уже регулярно читал «Политику». Из разных публикаций знал, что одним из самых популярных изданий был журнал «По просту», но его здесь не было, да и просуществовал он очень недолго: либеральный по меркам того времени Гомулка его быстро закрыл. А «Политика» хотя и была партийной газетой — ее издателем считался ЦК ПОРП, — но с очень широкой информацией и свободой изложения, сравнимой с нашими изданиями 1987 г. Читая, я начал понимать и устную речь. И потом уже все время старался следить за тем, что происходило в Польше, читал газеты, иногда что-нибудь еще. Выписывал «Политику» вплоть до середины 70-х гг., пока подписку на нее не запретили у нас.

ЭРНСТ ОРЛОВСКИЙ: Газету «Трибуна люду» я пробовал читать еще в 1954 г., когда у нас впервые появилась в продаже пресса стран народной демократии, но она мне показалась совершенно неинтересной, совпадающей с нашими, даже менее привлекательной, чем газеты ГДР того времени. Потом, в начале 1956 г. вдруг в ней и в «Штандар млодых» стали появляться интересные статьи. Тогда я регулярно читал «Зешиты теоретичны-политичны» — очень интересный политический журнал, типа дайджеста.
В Польше выходило еще одно совершенно замечательное издание Польского института международных вопросов — «Збюр документув». Там печатали многие интереснейшие материалы, которые у нас вообще практически невозможно было достать, например программную речь президента США, полный текст резолюций Генеральной Ассамблеи ООН, документы из Китая, Индии и тому подобное. Параллельно печатались два текста: оригинал и его перевод на польский. Если оригинал был на польском, тогда перевод был на русский или английский язык. Эти сборники, несмотря на то, что выходили с большим опозданием, были для меня особенно важными, потому что я не люблю рассуждения философские и социологические, я люблю точные факты.
В то время я не собственно Польшей интересовался, а прежде всего польской печатью, потому что через польские издания мог получить обширные сведения о многих вещах и событиях. Например, если польские коммунисты не поддерживали итальянских или еще каких-нибудь ревизионистов, то они все равно информировали об этом, подробно излагали их взгляды. Одно время я выписывал польские журналы «Пшиязнь» и «Польша». Были периоды, когда у нас вообще запрещали подписку на «Польшу», это тоже очень интересный журнал. Тогда я впервые стал делать переводы с польского для различных подпольных изданий, начиная с «Информации» — такого маленького бюллетеня, который мы составляли вместе с Револьтом Пименовым и Ирэной Вербловской.

ИРЭНА ВЕРБЛОВСКАЯ: Мы успели выпустить шесть или семь номеров «Информации». С польского большинство переводов делала я, некоторые — Эрнст и даже сам Револьт. Размножали их на печатной машинке. В них были различные сведения и факты, о которых умалчивали советские средства информации. И польская пресса была для нас одним из самых важных источников. Польский язык я начала учить задолго до этого, когда в университете выбрала себе специализацию по истории польского рабочего движения. Я довольно хорошо знала историю Польши, всегда ею интересовалась.
В Ленинграде угол Невского проспекта и улицы Бродского, рядом с гостиницей «Европейская», стал в середине 1950-х гг. очень важным местом. Человек двадцать-тридцать там ежедневно стояли в очереди в газетный киоск, дожидаясь, когда подвезут прессу соцстран. Расхватывали, кто — какие. Вначале совершенно не брали венгерские газеты по причине незнания языка, но наступил октябрь 1956 г. и венгерские тоже стали разбирать. А в ближайшем сквере на площади Искусств их разворачивали и «соображали на троих» — кто сколько слов знал — так переводили, совершенно незнакомые друг с другом люди. Я не могу сказать, что все подряд читали польские газеты, такого не было. Но мы очень жарко обсуждали все, что там происходило.
Самыми важными для меня, не считая ежедневных газет, были журналы, особенно «Пшеглнд культуральны». Политические новости интересовали меня намного меньше культурных преобразований в Польше в том году.

НИКОЛАЙ ОБУШЕНКОВ: После возвращения из Польши, в начале октября 1956 г. я в течение месяца научился читать по-польски, стал регулярно выписывать польские газеты, познакомился с «Трибуна люду», с «По просту», с другими серьезными журналами. Часть получал в библиотеке, часть — от студентов и аспирантов нашего факультета. Помню, буквально через несколько дней после выхода у меня появился журнал «Новы дроги» — политический орган ЦК ПОРП — с подробнейшим изложением знаменитого пленума 19–21 октября 1956 г., и все выступления, в том числе объяснения Рокоссовского по поводу продвижения наших войск к Варшаве, у меня были. Я с удивлением и интересом ловил все сведения о Польше.
В обвинительном заключении или в приговоре, не помню, есть фраза о том, что на одном из собраний группы, которое проходило у меня на квартире, я делал переводы с польского. Я переводил для товарищей доклад Гомулки и какие-то документы ПОРП, опубликованные в польской прессе... Польские издания я продолжал потом выписывать в лагере.

МАРАТ ЧЕШКОВ: У меня лично в середине 50-х гг. никаких источников информации, кроме нашей, советской, прессы и каких-то слухов, которые ходили в студенческой среде, не было. Зато потом в лагере информация о польских делах была лучше, чем на свободе в 1956 г. Первое время там разрешали получать иностранную прессу. Я читал «Юманите» и всю информацию черпал оттуда. Многие наши ребята выписывали польские журналы и газеты. Кто-то, по-моему, Коля Обушенков, даже учил итальянский и получал итальянскую прессу. В то время для нас не менее важным было все, что происходило в итальянской компартии, ее позиции по различным вопросам, — в частности, отношение итальянских коммунистов и мирового коммунистического движения к тем же событиям в Польше были очень значимыми для нас.

СЕРГЕЙ ХАНЖЕНКОВ: Разумеется, в конце 50-х гг. я начал учить польский язык, потому что появилась газета «Политика», которую мне захотелось читать. С десяти лет я регулярно читал газеты. А с информацией у нас всегда было плохо. Тут я установил, что если в наших газетах о каком-либо событии написана одна строчка, то в польских — уже колонка. Там будет многое расписано, будут упомянуты какие-то люди, то есть что-то можно почерпнуть для дальнейшего анализа. Исключительно в этих целях я купил польский словарь и углубился в изучение польской прессы.

БОРИС ПУСТЫНЦЕВ: В моем случае было полегче с получением информации — я слушал Би-Би-Си и «Голос Америки» на английском, английский эфир у нас тогда не глушили. С друзьями мы пытались слушать «голоса» и на русском, где удавалось пробиться через глушилки.
Могу сказать, что очень многие в те годы сбились с пути истинного благодаря польской прессе. Правда, чтобы начать читать что-нибудь подобное, человек уже должен был получить какой-то толчок извне или изнутри, должен был появиться интерес. Но потом люди вчитывались, им хотелось, чтобы у нас было так, как там, потому что понимали — там свободнее, хотя бы потому, что информационный барьер не такой плотный. Польские ревизионистские издания находили горячий отклик в юных марксистских сердцах. А в те далекие времена, в середине 50-х гг., тем более еще раньше, при жизни «вождя и учителя», практически вся оппозиция была марксистского толка — социалистическая. Я был белой вороной даже среди своих, на меня смотрели как на недоразвитого, потому что я не был марксистом. И это, наверное, естественно: после нескольких десятилетий пропаганды коммунистических идей недовольство режимом и осмысление происходящего совершались под девизом: «оплевано прекрасное». Поэтому такой успех имели югославские идеи времен раннего социализма: рабочие советы, самоуправление и так далее. Сюда же относится и польское влияние.
Я читал «По просту» в основном. Был такой общественно-политический, литературоведческий и философский журнал. Его выписывал мой приятель. Самые обычные польские журналы, например «Пшекруй» или «Доокола свята», содержали информацию, которую здесь мы могли получить, только слушая всякие «голоса» через глушилки. А в лагере это вообще был единственный источник информации. Почти все там учили польский. Нам разрешали получать польские и другие издания до 1961 г., до введения нового Уголовного кодекса. Естественно, они приходили с большим опозданием, но все равно это была какая-то отдушина. Они давали информацию, не столь дистиллированную, как советские органы печати — она была и экстенсивнее и интенсивнее. Тогда я знал польский язык на уровне чтения. До сих пор понимаю прекрасно речь, могу объясниться, читаю, как по-русски.

ВАДИМ КОЗОВОЙ: Польский язык я выучил, читая польские газеты в 1956 г. С 1955 г. стала выходить «По просту», и я стремился читать ее, а также «Штандар млодых», литературные журналы, например «Жиче литерацке». Читал я их, чтобы следить за политическими событиями, которые меня глубоко волновали, потому что я в то время уже был отпетым антикоммунистом. С другой стороны, это было для меня какое-то культурное окно на Запад, если можно так сказать. В лагере из журнала «Фильм» я узнавал о том, что происходит в кино. О многих событиях истории, не только польской, я тоже узнавал впервые из публикаций в польской прессе. Я внимательно следил за процессом реабилитации, воскрешения истории. Несмотря на то, каким было мое отношение к тем или иным персонажам, мне было интересно следить за тем, как совершенно забытая, зачеркнутая история возрождалась заново. В польских изданиях этот процесс шел несравнимо глубже и шире, чем у нас, даже в период оттепели. Меня волновал процесс идейного, идеологического обновления в Польше, с огромным интересом я читал историко-философские, теоретические статьи. Через польскую прессу я соприкасался впервые со многими течениями социологической и философской мысли.